Флешмоб... Да, снова флешмоб.

ПЧ дают вам фэндом и пейринг, вы же пишите на него обоснуй

@темы: Флешмоб, да что же это такое))

---

Послепутешественное

Итак, я снова дома. Ровно неделя пребывания в Петербурге, примерно пять дней общего пребывания в поезде (лучше бы самолётом, честное слово) и я уставшая, грязная и вымотанная... но довольная.
Да, приходится признать, что это был первое Ласино знакомство с Петербургом. Северная культурная столица встретила нас жарой, ярким солнцем и отсутствием необходимости распаковывать огромное количество тёплых вещей, что мы привезли с собой. Жили мы вдвоём в маленьком, но уютном отельчике, куда заваливались уже под вечер. Недели на всё не хватило: надо было побродить по музеям и успевать посещать тренинги. А музеев в Питере на всю жизнь не хватит.
Честно говоря, я была удивлена таким обилием иностранцев. В первые дни я решила сосчитать всех, кого я встречу, но, мужественно досчитав до шестидесяти, бросила это занятие. Правда, в этом городе коренного населения меньше, чем приезжих. Ну, это не новость.
Теперь осталось распаковать чемоданы, глубоко вздохнуть и расслабиться. Если успею, то ещё просмотрю все фотографии и выложу парочку.

@темы: коротко о главном, Санкт-Петербург, путешественное

---

Завтра уезжаю в Петербург. Господи, я дожила до субботы!

@темы: Вернусь в четверг

---

Лёне

На улице лето. На улице лето и мы ходим в коротких майках, получаем от учителей нагоняи за недопустимый внешний вид, едим мороженое и работаем на субботниках. Мы качаемся на качелях, провожаем друг друга до дома по очереди, покупаем на общие деньги сок и мармелад и говорим о всякой ерунде.
Приспичило же тебе ложиться в больницу именно в такое время, а?
Выздоравливай, Лён.

@темы: Ты оставляешь меня наедине с алгеброй, Лён! Ты жестока.

---

---

Злободневное

Всё никак не могу найти свободного времени, чтобы писать. Конец учебного года на носу, весна, всеобщее помешательство и скачущая туда-сюда погода. Кошка жива, здорова, вот только шрамы свои зализывает, значит придётся покупать специальный воротник.
В школе становится просто невыносимо, как и всегда в середине весны. Все жутко нервные, спешащие и агрессивные. Спокойно отдохнуть просто не получается.
Одна радость. Через неделю я уезжаю в Петербург на конференцию ( Я и другой: пространство отношений ) и целых шесть дней не буду видеть эти рожи.
А в последней серии Хеталии есть Ку~ба!

@музыка: A Cowboy's Work Is Never Done

---

Кошко

Сегодня везём кошку на стерилизацию. На всех форумах кошатников уж больно запугивают: кошка должна после операции быть в ужасном состоянии, болеть и есть риск летального исхода.
Но, с другой стороны, иначе будет хуже. Она у нас и так гулящая, а уж если кота увидит - всё, пропала! Да и котята нам ой как нужны.
Шанель ходит кругами, близко не подпускает, нервничает. Видимо, грызут её смутные предчувствия.

@настроение: Тревожное

@темы: Кошка, Жизненное

---

Блич мюзикл

Я видела танцующего Айзена, поющего Кенпачи и улыбающегося Бьякую) Правда, мне нравится идея рок-мюзиклов, это здорово. Вот бы такие проходили не только по многострадальному Отбеливателю, но, скажем, по Хеллсингу.
Я представляю себе поющую Интегру, да-а...

@темы: О мюзиклах, Стёб над Кучики-тайчо

---

Bobby McFerrin

Обожаю Бобби Макферрина. А его перепевка битловской "Blackbird" просто шикарна.

@настроение: Don't worry, be happy!

@темы: Макферрин, Музыка

---

То ли мои глюки, то ли дайри

Внезапно отключился дизайн. Захожу в дневник - а там всё девственно-белое и надписи мелкие, чёрные. В спешке бросилась восстанавливать дизайн. Оказалось, что всё, что я когда-то для него использовала, уже давным-давно удалено. Ну, картинку, что в эпиграфе, я нашла, а вот песок для фона нигде не находится.
Так что у Ласи несколько видоизменился дизайн. ><

@темы: Но откуда-то же я взяла тот чёртов жёлтый песочек!

---

Катастрофа под Смоленском

Какая ужасная трагедия. Россия с Польшей никогда не были близкими друзьями и сегодняшний день должен был стать днём взаимного сближения двух народов... Стал.

@темы: 12 апреля теперь не только день космонавтики.

---

Приветствие

sergtsubaka, рада Вас видеть) Добро пожаловать к любителю второстепенных персонажей!

---

Bleach-one-string-fest

Я-таки успела на приём заявок! Это большая радость: обычно приём назначают часов на десять по московскому, а я в это время уже сплю. На радостях вывалила целую кучу всего, чего давно хотела.
Выводы:
1. Новичкам везёт: больше половины моих уже исполнены. В этом плюс однострочника - всё выполняется быстро.
2. Админы не любят Тоусена-тайчо! Ни одна из трёх заявок с ним не была принята. Жаль.

@темы: Тоусен-сама, за что же вас так?, Блич, фест

---

Христос Воскрес!

Поздравляю всех с Пасхой!

@настроение: Праздничное

@темы: Пасха

---

Bleach M.U.G.E.N.

Я нашла эту игру! Вообще люблю старые игры подобного типа, где есть герой, есть противник, пара ударов и отсутствие сюжета как вида. Расслабляет после долгого трудового дня. А тут ещё и с любимыми героями!
Ну очень незамысловатая игра) Но затягивает.
Кстати, либо я слепая, либо Тоусен-тайчо (что более вероятно), но у него удар вечно куда-то в сторону уходит...

@темы: Как дети, ей-богу

---

Леонид Андреев

Села читать Андреева. Вспомнила, что читала у него один только "Красный смех" (до сих пор дрожь в коленках), да и учительница замучила с тем, что я экспрессионизм не знаю. Плюс он, кажется, был дружен с несчастным, замученным мною Вересаевым.
Ну, "Иуду Искариота" все в одиннадцатом (или раньше) читали, так что о нём говорить не буду. А вот рассказ "Большой шлем" в программе не изучается, хотя, на мой взгляд, он также достоин внимания. Изначально он публиковался с названием "Идиллия".

Выложила его здесь. А вдруг кому-то интересно.

Они играли в винт три раза в неделю: по вторникам, четвергам и
субботам; воскресенье было очень удобно для игры, но его пришлось оставить
на долю всяким случайностям: приходу посторонних, театру, и поэтому оно
считалось самым скучным днем в неделе. Впрочем, летом, на даче, они играли и
в воскресенье. Размещались они так: толстый и горячий Масленников играл с
Яковом Ивановичем, а Евпраксия Васильевна - со своим мрачным братом,
Прокопием Васильевичем. Такое распределение установилось давно, лет шесть
назад, и настояла на нем Евпраксия Васильевна. Дело в том, что для нее и ее
брата не представляло никакого интереса играть отдельно, друг против друга,
так как в этом случае выигрыш одного был проигрыш для другой и в
окончательном результате они не выигрывали и не проигрывали. И хотя в
денежном отношении игра была ничтожная и Евпраксия Васильевна и ее брат в
деньгах не нуждались, но она не могла понять удовольствия игры для игры и
радовалась, когда выигрывала. Выигранные деньги она откладывала отдельно, в
копилку, и они казались ей гораздо важнее и дороже, чем те крупные кредитки,
которые приходилось ей платить за дорогую квартиру и выдавать на хозяйство.
Для игры собирались у Прокопия Васильевича, так как во всей обширной
квартире жили только они вдвоем с сестрой, - существовал еще большой белый
кот, но он всегда спал на кресле, - а в комнатах царила необходимая для
занятий тишина. Брат Евпраксии Васильевны был вдов: он потерял жену на
второй год после свадьбы и целых два месяца после того провел в лечебнице
для душевнобольных; сама она была незамужняя, хотя когда-то имела роман со
студентом. Никто не знал, да и она, кажется, позабыла, почему ей не пришлось
выйти замуж за своего студента, но каждый год, когда появлялось обычное
воззвание о помощи нуждающимся студентам, она посылала в комитет аккуратно
сложенную сторублевую бумажку "от неизвестной". По возрасту она была самой
молодой из игроков: ей было сорок три года.
Вначале, когда создалось распределение на пары, им особенно был
недоволен старший из игроков, Масленников. Он возмущался тем, что ему
постоянно придется иметь дело с Яковом Ивановичем, то есть, другими словами,
бросить мечту о большом бескозырном шлеме. И вообще они с партнером
совершенно не подходили друг к другу. Яков Иванович был маленький, сухонький
старичок, зиму и лето ходивший в наваченном сюртуке и брюках, молчаливый и
строгий. Являлся он всегда ровно в восемь часов, ни минутой раньше или
позже, и сейчас же брал мелок сухими пальцами, на одном из которых свободно
ходил большой брильянтовый перстень. Но самым ужасным для Масленникова в его
партнере было то, что он никогда не играл больше четырех, даже тогда, когда
на руках у него имелась большая и верная игра. Однажды случилось, что как
начал Яков Иванович ходить с двойки, так и отходил до самого туза, взяв все
тридцать взяток. Масленников с гневом бросил свои карты на стол, а седенький
старичок спокойно собрал их и записал за игру, сколько следует при четырех.
- Но почему же вы не играли большого шлема? - вскрикнул Николай
Дмитриевич (так звали Масленникова).
- Я никогда не играю больше четырех, - сухо ответил старичок и
наставительно заметил: - Никогда нельзя знать, что может случиться.
Так и и не мог убедить его Николай Дмитриевич. Сам он всегда рисковал
и, так как карта ему не шла, постоянно проигрывал, но не отчаивался и думал,
что ему удастся отыграться в следующий раз. Постепенно они свыклись со своим
положением и не мешали друг другу: Николай Дмитриевич рисковал, а старик
спокойно записывал проигрыш и назначал игру в четырех.
Так играли они лето и зиму, весну и осень. Дряхлый мир покорно нес
тяжелое ярмо бесконечного существования и то краснел от крови, то обливался
слезами, оглашая свой путь в пространстве стонами больных, голодных и
обиженных. Слабые отголоски этой тревожной и чуждой жизни приносил с собой
Николай Дмитриевич. Он иногда запаздывал и входил в то время, когда все уже
сидели за разложенным столом и карты розовым веером выделялись на его
зеленой поверхности.
Николай Дмитриевич, краснощекий, пахнущий свежим воздухом, поспешно
занимал свое место против Якова Ивановича, извинялся и говорил:
- Как много гуляющих на бульваре. Так и идут, так и идут...
Евпраксия Васильевна считала себя обязанной, как хозяйка, не замечать
странностей своих гостей. Поэтому она отвечала одна, в то время как старичок
молча и строго приготовлял мелок, а брат ее распоряжался насчет чаю.
- Да, вероятно, - погода хорошая. Но не начать ли нам?
И они начинали. Высокая комната, уничтожавшая звук своей мягкой мебелью
и портьерами, становилась совсем глухой. Горничная неслышно двигалась по
пушистому ковру, разнося стаканы с крепким чаем, н только шуршали ее
накрахмаленные юбки, скрипел мелок и вздыхал Николай Дмитриевич, поставивший
большой ремиз. Для него наливался жиденький чай и ставился особый столик,
так как он любит пить с блюдца и непременно с тянучками.
Зимой Николай Дмитриевич сообщал, что днем морозу было десять градусов,
а теперь уже дошло до двадцати. а летом говорил:
- Сейчас целая компания в лес пошла. С корзинками.
Евпраксия Васильевна вежливо смотрела на небо летом они играли на
террасе - и, хотя небо было чистое и верхушки сосен золотели, замечала:
- Не было бы дождя.
А старичок Яков Иванович строго раскладывал карты и, вынимая червонную
двойку, думал, что Николай Дмитриевич легкомысленный и неисправимый человек.
Одно время Масленников сильно обеспокоил своих партнеров. Каждый раз,
приходя, он начинал говорить одну или две фразы о Дрейфусе. Делая печальную
физиономию, он сообщал:
- А плохи дела нашего Дрейфуса.
Или, наоборот, смеялся и радостно говорил, что несправедливый приговор,
вероятно, будет отменен. Потом он стал приносить газеты и прочитывал из них
некоторые места все о том же Дрейфусе.
- Читали уже, - сухо говорил Яков Иванович, но партнер не слушал его и
прочитывал, что казалось ему интересным и важным. Однажды он таким образом
довел остальных до спора и чуть ли не до ссоры, так как Евпраксия Васильевна
не хотела признавать законного порядка судопроизводства и требовала, чтобы
Дрейфуса освободили немедленно, а Яков Иванович и ее брат настаивали на том,
что сперва необходимо соблюсти некоторые формальности и потом уже
освободить. Первым опомнился Яков Иванович и сказал, указывая на стол:
- Но не пора ли?
И они сели играть, и потом, сколько ни говорил Николай Дмитриевич о
Дрейфусе, ему отвечали молчанием.
Так играли они лето и зиму, весну и осень. Иногда случались события, но
больше смешного характера. На брата Евпраксии Васильевны временами как будто
что-то находило, и он не помнил, что говорили о своих картах партнеры, и при
верных пяти оставался без одной. Тогда Николай Дмитриевич громко смеялся и
преувеличивал значение проигрыша, а старичок улыбался и говорил:
- Играли бы четыре - и были бы при своих.
Особенное волнение проявлялось у всех игроков. когда назначала большую
игру Евпраксия Васильевна. Она краснела, терялась, не зная, какую класть ей
карту, и с мольбою смотрела на брата, а другие двое партнеров с рыцарским
сочувствием к ее женственности и беспомощности ободряли ее снисходительными
улыбками и терпеливо ожидали. В общем, однако, к игре относились серьезно и
вдумчиво. Карты уже давно потеряли в их глазах значение бездушной материи, и
каждая масть, а в масти каждая карта в отдельности, была строго
индивидуальна и жила своей обособленной жизнью. Масти были любимые и
нелюбимые, счастливые и несчастливые. Карты комбинировались бесконечно
разнообразно, и разнообразие это не поддавалось ни анализу, ни правилам, но
было в то же время закономерно. И в закономерности этой заключалась жизнь
карт, особая от жизни игравших в них людей. Люди хотели и добивались от них
своего, а карты делали свое, как будто они имели свою волю, свои вкусы,
симпатии и капризы. Черви особенно часто приходили к Якову Ивановичу, а у
Евпраксии Васильевны руки постоянно полны бывали пик, хотя она их очень не
любила. Случалось, что карты капризничали, и Яков Иванович не знал, куда
деваться от пик, а Евпраксия Васильевна радовалась червям, назначала большие
игры и ремизилась. И тогда карты как будто смеялись. К Николаю Дмитриевичу
ходили одинаково все масти, и ни одна не оставалась надолго, и все карты
имели такой вид, как постояльцы в гостинице, которые приезжают и уезжают,
равнодушные к тому месту, где им пришлось провести несколько дней. Иногда
несколько вечеров подряд к нему ходили одни двойки и тройки и имели при этом
дерзкий и насмешливый вид. Николай Дмитриевич был уверен, что он оттого не
может сыграть большого шлема, что карты знают о его желании и нарочно не
идут к нему, чтобы позлить. И он притворялся, что ему совершенно
безразлично, какая игра у него будет, и старался подольше не раскрывать
прикупа. Очень редко удавалось ему таким образом обмануть карты; обыкновенно
они догадывались, и, когда он раскрывал прикуп, оттуда смеялись три шестерки
и хмуро улыбался пиковый король, которого они затащили для компании.
Меньше всех проникала в таинственную суть карт Евпраксия Васильевна;
старичок Яков Иванович давно выработал строго философский взгляд и не
удивлялся и не огорчался, имея верное оружие против судьбы в своих четырех.
Один Николай Дмитриевич никак не мог примириться с прихотливым нравом карт,
их насмешливостью и непостоянством. Ложась спать, он думал о том, как он
сыграет большой шлем в бескозырях, и это представлялось таким простым и
возможным: вот приходит один туз, за ним король, потом опять туз. Но когда,
полный надежды, он садился играть, проклятые шестерки опять скалили свои
широкие белые зубы. В этом чувствовалось что-то роковое и злобное. И
постепенно большой шлем в бескозырях стал самым сильным желанием и даже
мечтой Николая Дмитриевича.
Произошли и другие события вне карточной игры. У Евпраксии Васильевны
умер от старости большой белый кот и, с разрешения домовладельца, был
похоронен в саду под липой. Затем Николай Дмитриевич исчез однажды на целых
две недели, и его партнеры не знали, что думать и что делать, так как винт
втроем ломал все установившиеся привычки и казался скучным. Сами карты точно
сознавали это и сочетались в непривычных формах. Когда Николай Дмитриевич
явился, розовые щеки, которые так резко отделялись от седых пушистых волос,
посерели, и он весь стал меньше и ниже ростом. Он сообщил, что его старший
сын за что-то арестован и отправлен в Петербург. Все удивились, так как не
знали, что у Масленникова есть сын; может быть, он когда-нибудь и говорил,
но все позабыли об этом. Вскоре после этого он еще один раз не явился, и,
как нарочно, в субботу, когда игра продолжалась дольше обыкновенного, и все
опять с удивлением узнали, что он давно страдает грудной жабой и что в
субботу у него был сильный припадок болезни. Но потом все опять
установилось, и игра стала даже серьезнее и интереснее, так как Николай
Дмитриевич меньше развлекался посторонними разговорами. Только шуршали
крахмальные юбки горничной да неслышно скользили из рук игроков атласные
карты и жили своей таинственной и молчаливой жизнью, особой от жизни
игравших в них людей. К Николаю Дмитриевичу они были по прежнему равнодушны
и иногда злонасмешливы, и в этом чувствовалось что-то роковое, фатальное.
Но в четверг, 26 ноября, в картах произошла странная перемена. Как
только началась игра, к Николаю Дмитриевичу пришла большая коронка, и он
сыграл, и даже не пять, как назначил, а маленький шлем, так как у Якова
Ивановича оказался лишний туз, которого он не хотел показать. Потом опять на
некоторое время появились шестерки, но скоро исчезли, и стали приходить
полные масти, и приходили они с соблюдением строгой очереди, точно всем им
хотелось посмотреть, как будет радоваться Николай Дмитриевич. Он назначал
игру за игрой, и все удивлялись, даже спокойный Яков Иванович. Волнение
Николая Дмитриевича, у которого пухлые пальцы с ямочками на сгибах потели и
роняли карты, передалось и другим игрокам.
- Ну и везет вам сегодня, - мрачно сказал брат Евпраксии Васильевны,
сильнее всего боявшийся слишком большого счастья, за которым идет также
большое горе. Евпраксии Васильевне было приятно, что наконец-то к Николаю
Дмитриевичу пришли хорошие карты, и она на слова брата три раза сплюнула в
сторону, чтобы предупредить несчастье.
- Тьфу, тьфу, тьфу! Ничего особенного нет. Идут карты и идут, и дай
бог, чтобы побольше шли.
Карты на минуту словно задумались в нерешимости, мелькнуло несколько
двоек со смущенным видом - и снова с усиленной быстротой стали являться
тузы, короли и дамы. Николай Дмитриевич не поспевал собирать карты и
назначать игру и два раза уже засдался, так что пришлось пересдать. И все
игры удавались, хотя Яков Иванович упорно умалчивал о своих тузах: удивление
его сменилось недоверием ко внезапной перемене счастья, и он еще раз
повторил неизменное решение - не играть больше четырех. Николай Дмитриевич
сердился на него, краснел и задыхался. Он уже не обдумывал своих ходов и
смело назначал высокую игру, уверенный, что в прикупе он найдет, что нужно.
Когда после сдачи карт мрачным Прокопием Васильевичем Масленников
раскрыл свои карты, сердце его заколотилось и сразу упало, а в глазах стало
так темно, что он покачнулся - у него было на руках двенадцать взяток: трефы
и черви от туза до десятки и бубновый туз с королем. Если он купит пикового
туза, у него будет большой бескозырный шлем.
- Два без козыря, - начал он, с трудом справляясь с голосом.
- Три пики, - ответила Евпраксия Васильевна, которая была также сильно
взволнована: у нее находились почти все пики, начиная от короля.
- Четыре черви, - сухо отозвался Яков Иванович.
Николай Дмитриевич сразу повысил игру на малый шлем, но разгоряченная
Евпраксия Васильевна не хотела уступать и, хотя видела, что не сыграет,
назначила большой в пиках. Николай Дмитриевич задумался на секунду и с
некоторой торжественностью, за которой скрывался страх, медленно произнес:
- Большой шлем в бескозырях!
Николай Дмитриевич играет большой шлем в бескозырях! Все были поражены,
и брат хозяйки даже крякнул:
- Ого!
Николай Дмитриевич протянул руку за прикупом, но покачнулся и повалил
свечку. Евпраксия Васильевна подхватила ее, а Николай Дмитриевич секунду
сидел неподвижно и прямо, положив карты на стол, а потом взмахнул руками и
медленно стал валиться на левую сторону. Падая, он свалил столик, на котором
стояло блюдечко с налитым чаем, и придавил своим телом его хрустнувшую
ножку.
Когда приехал доктор, он нашел, что Николай Дмитриевич умер от паралича
сердца, и в утешение живым сказал несколько слов о безболезненности такой
смерти. Покойника положили на турецкий диван в той же комнате, где играли, и
он, покрытый простыней, казался громадным и страшным. Одна нога, обращенная
носком внутрь, осталась непокрытой и казалась чужой, взятой от другого
человека; на подошве сапога, черной и совершенно новой на выемке, прилипла
бумажка от тянучки. Карточный стол еще не был убран, и на нем валялись
беспорядочно разбросанные, рубашкой вниз, карты партнеров и в порядке лежали
карты Николая Дмитриевича, тоненькой колодкой, как он их положил.
Яков Иванович мелкими и неуверенными шагами ходил по комнате, стараясь
не глядеть на покойника и не сходить с ковра на натертый паркет, где высокие
каблуки его издавали дробный и резкий стук. Пройдя несколько раз мимо стола,
он остановился и осторожно взял карты Николая Дмитриевича, рассмотрел их и,
сложив такой же кучкой, тихо положил на место. Потом он посмотрел прикуп:
там был пиковый туз, тот самый, которого не хватало Николаю Дмитриевичу для
большого шлема. Пройдясь еще несколько раз, Яков Иванович вышел в соседнюю
комнату, плотнее застегнул наваченный сюртук и заплакал, потому что ему было
жаль покойного. Закрыв глаза, он старался представить себе лицо Николая
Дмитриевича, каким оно было при его жизни, когда он выигрывал и смеялся.
Особенно жаль было вспомнить легкомыслие Николая Дмитриевича и то, как ему
хотелось выиграть большой бескозырный шлем. Проходил в памяти весь
сегодняшний вечер, начиная с пяти бубен, которые сыграл покойный, и кончая
этим беспрерывным наплывом хороших карт, в котором чувствовалось что-то
страшное. И вот Николай Дмитриевич умер - умер, когда мог наконец сыграть
большой шлем.
Но одно соображение, ужасное в своей простоте, потрясло худенькое тело
Якова Ивановича и заставило его вскочить с кресла. Оглядываясь по сторонам,
как будто мысль не сама пришла к нему, а кто-то шепнул ее на ухо, Яков
Иванович громко сказал:
- Но ведь никогда он не узнает, что в прикупе был туз и что на руках у
него был верный большой шлем. Никогда!
И Якову Ивановичу показалось, что он до сих пор не понимал, что такое
смерть. Но теперь он понял, и то, что он ясно увидел, было до такой степени
бессмысленно, ужасно и непоправимо. Никогда не узнает! Если Яков Иванович
станет кричать об этом над самым его ухом, будет плакать и показывать карты,
Николай Дмитриевич не услышит и никогда не узнает, потому что нет на свете
никакого Николая Дмитриевича. Еще одно бы только движение, одна секунда
чего-то, что есть жизнь, - и Николай Дмитриевич увидел бы туза и узнал, что
у него есть большой шлем, а теперь все кончилось, и он не знает и никогда не
узнает.
- Ни-ко-гда, - мысленно, по слогам, произнес Яков Иванович, чтобы
убедиться, что такое слово существует и имеет смысл.
Такое слово существовало и имело смысл, но он был до того чудовищен и
горек, что Яков Иванович снова упал в кресло и беспомощно заплакал от
жалости к тому, кто никогда не узнает, и от жалости к себе, ко всем, так как
то же страшно и бессмысленно жестокое будет и с ним и со всеми. Он плакал -
и играл за Николая Дмитриевича его картами, и брал взятки одна за другой,
пока не собралось их тринадцать, и думал, как много пришлось бы записать и
что никогда Николай Дмитриевич этого не узнает. Это был первый и последний
раз, когда Яков Иванович отступил от своих четырех и сыграл во имя дружбы
большой бескозырный шлем.
- Вы здесь, Яков Иванович? - сказала вошедшая Евпраксия Васильевна,
опустилась на рядом стоящий стул и заплакала. - Как ужасно, как ужасно!
Оба они не смотрели друг на друга и молча плакали, чувствуя, что в
соседней комнате, на диване, лежит мертвец, холодный, тяжелый и немой.
- Вы послали сказать? - спросил Яков Иванович, громко и истово
сморкаясь.
- Да, брат поехал с Аннушкой. Но как они разыщут его квартиру - ведь мы
адреса его не знаем.
- А разве он не на той же квартире, что в прошлом году? - рассеянно
спросил Яков Иванович.
- Нет, переменил. Аннушка говорит, что он нанимал извозчика куда-то на
Новинский бульвар.
- Найдут через полицию, - успокоил старичок. - У него ведь, кажется,
есть жена?
Евпраксия Васильевна задумчиво смотрела на Якова Ивановича и не
отвечала. Ему показалось, что в ее глазах видна та же мысль, что пришла и
ему в голову. Он еще раз высморкался, спрятал платок в карман наваченного
сюртука и сказал, вопросительно поднимая брови над покрасневшими глазами:
- А где же мы возьмем теперь четвертого?
Но Евпраксия. Васильевна не слыхала его, занятая соображениями
хозяйственного характера. Помолчав, она спросила:
- А вы, Яков Иванович, все на той же квартире?


Это сам писатель. Я его совсем другим представляла.

Кстати, нервные они какие-то, эти писатели Серебрянного века. У каждого второго либо удачная, либо неудачная попытка суицида.

@темы: Литературщина

---

Житейское

Урок английского сегодня проводила практикантка: молодая, жутко нервничающая и, по-видимому, ожидающая в каждый момент, что мы оскалим зубастые пасти, прыгнем на неё и разорвём. Наша группа же добродушно улыбалась и вела себя как образцовые взрослые дети. Создавалось впечатление, что мы её учим, а не она нас. Впрочем, вела я как-то уроки. Больше не хочу.
Так вот, на уроке надо было описать фотографию девушки в учебнике. И вот как прошло моё описание:
- Та-а-ак, ну, она выглядит довольно мило, видно, что она позитивный и общительный человек. У неё красивое лицо и хорошо подобрана одежда. И мне безумно нравятся её очки в стиле Леннона...
Небольшая пауза.
- Ой, это же я их пририсовала...

@темы: Школа

---

Мистерия-стеб

Взято с легендарного "Гарцующего пончика".

"Сарума-ан, выходи! Выходи, подлый трус!"
Внимание! Детям до 16…
Действующие лица и исполнители:
Саруман, непобедимо спящий падший маг.

Грима, совращенный Саруманом, совращенным Сауроном,
совращенным Мелькором, совратившим самого себя.

Гэндальф, тоже маг, но пребывающий в старческом маразме.

Арагорн (Арагорн и есть).

Леголас, детка лет пятисот от роду, чувствительная натура.

Гимли, типичный гном, не фильтрующий базара.

Теоден, единственный трезвомыслящий, конунг роханцев.

Эомер, его племянник, несколько сумбурный, но все равно самый
логичный из присутствующих.

Мерри, хоббит-интеллигент в первом поколении.

Пин, друг Мерри, прост, как валенок и тем его уравновешивает.

Роханцы, воины, не отягощенные интеллектом, разговаривают
с характерным новорусским акцентом.

Зеленые Насаждения, энты, исполняют роль античного хора,
встревая там, где не просят.

Башня Ортханка. Вокруг, несколько в отдалении, торчат (и от этого
просто торчат!) Зеленые Насаждения. Пространство вокруг башни представляет
собой жуткую кашу из камней, жидкой грязи и обломков разных механизмов.
Приглядевшись, на черном камне башни можно различить следы дебоша,
учиненного Зелеными Насаждениями. По грязи чапают усталые, но довольные
персонажи мистерии. В башне предположительно заперлись (от греха подальше)
Саруман и Грима. Все, включая рохирримов, поднимаются по узкой лестнице до
площадки под балконом. Рохирримы встают тесными рядами, Теоден, Эомер и
Гэндальф выходят вперед, Арагорн, Леголас и Гимли оказываются затертыми
между рохирримами и теми, кто впереди, хоббиты, как самые умные, отходят
на галерку и усаживаются на обломки некоего загадочного приспособления.
Гэндальф, уставший от разгульного образа жизни, садится на перила, закрывает
глаза и не то спит, не то медитирует. Зеленые Насаждения, которым все
интересно, потихоньку подползают к месту действия с горизонта.

Леголас (поет): Изменения в природе
Происходят год от года,
В Изенгарде нынче вроде
Нелады с водопроводом!

Пин: Мы – сантехников бригада,
Мы пришли на помощь к вам!
Открывайте двери, гады,
А не то открою сам!
Я от энтовой водицы
Чую силищу в руках!
(Угораздило ж напиться
До кудряшек в волосах…)

Мерри: Что ж тут делается, мама!
Это трактор иль комбайн?
Я хочу спросить вас прямо:
Здесь всегда такой… дизайн?

Роханцы (хором): Мы словей таких не знаем,
Мы вообще простой народ…
Но такой вот, блин, разброд
Первый раз мы наблюдаем!

Леголас: Хороши леса Фангорна –
Сколько живости в корнях!
Разудалые хуорны
На Ортханк нагнали страх!

Зеленые
Насаждения
(хором): Гнев, о богиня, воспой ты Фангорна, зеленого энта,
Корни без страха свои обнажившего против Ортханка!
Гнев, о богиня, воспой ты и этих мохнатых малюток,
Этих коней, и людей, и волшебника тоже впридачу!

Арагорн: Да, премилая полянка,
Но давайте кончим спор…
Саруман! В окошко глянь-ка,
Есть сурьезный разговор!
Ну, встречай нас хлебом-солью,
Ты хозяин или как?
Ты проникся новой ролью
Или впустишь нас в Ортханк?

Пин: Арагорн, ну что ты разоряешься?
Саруман, по-моему, струхнул…
Ну еще б, пожалуй, испугаешься,
Хоть и хоббит, вроде, не назгул…
Я и Мерри спустимся по лесенке,
Раз боится престарелый маг.
Ведь не будет петь о дружбе песенки
Нам он, коль, конечно, не дурак!
Его орки, подлые и грязные,
Нас три дня тащили на спине –
Суки, гады, кони безобразные!!!
(слегка остывая)
В общем, с дружбой – это не ко мне.

Гимли: Ты куда, дружок, собрался?
Где ты лестницу нашел?
И на кой тебе спускаться,
Тебе здесь нехорошо?
А вообще-то я поел бы,
Да и трубку б покурил…
(грозит кулаком балкону)
Сам небось уже успел там
Пообедать, крокодил!

Роханцы
(разбредшимся
хором): А я? А мы? А мне? А у меня?!!
Мы есть хотим! Разбой средь бела дня!
Тут кто в осаде – мы или они,
Или вон те зелененькие пни?
Давайте башню в щепки разнесем
И все спокойно по домам пойдем!

Пин: Да сколько ж можно жрать! Кормили ж всех!
Ну ладно гном – желудок хуже бочки,
Но люди – стыдно, стыдно, просто смех!
Имейте совесть!!! (Довели до точки…)

Эомер: Молчать!.. Стоять!.. В ружье!.. В копье, пардон.
Порядку никакого, охамели!!!
Мы башню все равно не разнесем,
Раз даже энты это не сумели.
(поворачивается к башне)
Там, наверху! Ты будешь говорить,
Иль на тебя голодных тех спустить?

Мерри: Не ссорьтесь, я прошу вас, господа!
Все время отвлекаетесь от темы!
Мы разве для того пришил сюда,
Чтоб обсуждать подобные проблемы?
Давайте мы попросим их добром,
И вежливо, – а вдруг они эстеты?
Ну, Гимли, что ты машешь топором?
Спрячь, Элессар, в карман свои кастеты!
Глубокоуважаемый Вы наш,
Позвольте к Вам с вопросом обратиться!
Спуститесь, будьте добры, на этаж,
Иль, может, Вы не можете спуститься?

Саруман
(протирая
глаза): Ну что орешь, я, может, сплю сейчас!
Вот щас как окачу ведром водицы!
Эй, Дивный, куда лезешь? Хочешь в глаз?
Не, надо ж было так с утра напиться!!!
(вспоминает про свой волшебный голос)
Любезные друзья мои, как рад
Увидеть был я вас! Спал, извиняюсь.
О Эру, что это за чудный сад
Ползет сюда, на кочках спотыкаясь?!

Арагорн: Не сад, а энты. Слышь, как матерятся?
(задумчиво)
Опять споткнулись… Будешь ты спускаться?

Мерри: Спуститесь, сэр! Они там все чуть-чуть…
Воды попили из кувшина энтов,
Теперь им море кажется по грудь!
От них щас не дождетесь комплиментов!

Зеленые
Насаждения
(хором): Мать твою! Мать твою! Мать! Под ноги зри, о осина!
Сукина сына своими корнями сейчас забодаю!
Мать твою! Мать твою! Эру! Фангорн, о Сусанин ты хренов!

Пин (слегка
прифигев): Ого, ребята, ну и лексикон!
Завидую, завидую вам, право!
Теперь я понял смысл строчки: "Вон
Там, за рекой, шумит, гудит дубрава!"

Зеленые
Насаждения: Что за болото Вы здесь развели, уважаемый Майя?
Щас же прощенья просите и голову пеплом посыпьте!
Мать твою! Мать! Извращенец, уродец, скотина, подонок!
Здесь же три года трава не взойдет и цветы не пробьются!
Кайся, несчастный ты сын превеликого Эру благого!

Леголас
(плачет): Маленькие бедные цветочки!
Бедная зелененькая травка!
Бедные былинки и росточки!
И хромая бедная дубравка!
Посмотри в глаза мои, несчастный!
Что ты сделал с Изенгардом чудным,
Змей, паук, дракон огнеопасный,
Со своим приспешником паскудным?!
Олорин, не стой ты Онодримом!
Побеседуй со своим собратом!
Без толку торчим здесь… Рохирримы,
Между прочим, просятся обратно!

Арагорн: Не реви ты, Дивный, ща заплачу!
Саруман, итить твою налево!
(всхлипывает по инерции)
Открывай, козел, ворота дачи,
А не то ругаться станет древо!
Вот, заплакал бедненький ребенок…
Тебе что, не стыдно, право слово?
(смотрит на Сарумана с укором)
Что прирос к балкону, как опенок?
(Леголасу, гладя его по голове)
Ну, не плачь, не слушай дядю злого!
(опять Саруману)
Не гляди, что он стреляет метко –
Ему лет пятьсот, он еще детка!

Мерри: Леголас, не плачь, он просто шутит!
А трава взойдет через три года!
(в сторону)
Господи мой Эру, сколько мути,
А во всем вина водопровода!..

Теоден: Хватит! Тише! Здесь воды хватает!
Вроде все здесь – взрослые…. народы.
(громче, в сторону балкона)
Саруман! Твой голос не влияет
На людского разума свободу!
Если Горевестник не желает –
За него я отдуваться буду,
Хоть и возраст кости мне ломает!
Эй, мерзавец! Выходи оттуда!
Сына моего убили в битве,
Между прочим, по твоей затравке!
Вспоминай майярские молитвы –
И вперед, по убиенной травке!
Ты за все передо мной ответишь,
Ты и тот, что совращен тобою!
Гимли! Топором его приветишь?
Сарума-ан! Готовься к мордобою!

Зеленые
Насаждения: Встаем, друзья, мы вот тут и отсюда вас понаблюдаем.
Просим прощенья у эльфа прекрасного за матерщину!
Выйди скорей, Саруман, мы устали стоять тут забором!!!
Мать твою! (Детка, прости!) Нам уже надоело торчать тут!

Роханцы
(заражаясь
гекзаметром): Мать твою! Мать твою! Мать твою! Мать твою! Мать и
всех прочих!
А, надоело! Ты спустишься вниз или надо добавить?
Щас мы свиньею полезем и в рыло его отоварим!

Леголас: Ну чего вы, мы ж договорились!
Онодримы! Милые роханцы!
(окончательно теряя всякое терпение)
Что же вы опять заматерились,
Пошлые придурки и засранцы?!!
Мерри, Гэндальф! Вы – интеллигенты?
Прекратите быстро безобразье!
Осознайте значимость момента,
В диалог внеся разнообразье!

Гэндальф
(очнувшийся,
но не до конца,
и поэтому
несколько рассеян): Привет! Я – Гэндальф Серый!
(задумчиво)
А может, и не Серый…
Да! Я же вроде – Белый!
Вообще, я – Митрандир!
Пришел я побазарить…
(с сомнением)
Да нет, не побазарить…
(вспомнив слово)
Поговорить пришел я
С тобою, Курунир!
Слезай-ка с Черной Башни,
Ну, в смысле, с Барад-Дура…
Нет. Стоп. Мы – в Изенгарде,
А там стоит Ортханк…
(окончательно запутавшись)
Короче, ты бы вышел
Вот с этого балкона
К хорошим добрым людям!
Не бойся, мы – не танк!
Мы все тебя прощаем…
А может, не прощаем…
Ну, в общем, мы подумаем,
А ты пока спустись!
Отдай мне Посох Мага
Впридачу с палантиром,
А можешь не спускаться,
Но кинь все это вниз!

Гимли (про себя,
ворчливо): Проснулся наконец-то…
И где его носило?
В глубинах подсознанья?
А может, просто дрых.
Мне думается, с магом
Нам сильно подфартило…
Хотя он докричится,
Коль хочет, до глухих!

Арагорн: Опенок! Ты уснул там? Спускайся поживее,
Иль захотел кастетом ты схлопотать по шее?

Саруман (зевая): Зачем по шее? Просто я заснул.
Не спать неделю даже ты не сможешь!
Подумаешь, маг капельку вздремнул,
Как тут же норовят заехать в рожу…
(вспоминает про свой волшебный голос)
Да, я давно не спал, и плохо ел,
Заботился о благе Средиземья.
Но даже за неделю не успел –
Увы мне! – я исправить положенье.
Но дайте мне немного отдохнуть,
И за труды возьмусь я с новой силой!
Роханцы! Собирайтесь снова в путь,
К коням, к детям, к жене и к теще милой!!!

Леголас: (непредусмотрительно поддаваясь чарам)
Действительно, пора бы по домам!
Роханцы – в степь, мы с Гимли – в гости к энтам,
В Шир – перианы, Олорин – в Аман,
Бродяжник – в Гондор, чтоб исполнить квэнту…
Пусть Саруман и Грима здесь живут,
Действительно, чего мы привязались?
Наладят быт и создадут уют…
Да, кстати, Онодримы! Вы б прибрались…

Роханцы: Погоди, постой, Бессмертный!
А кому дадим мы в морду?
Разберемся с кем конкретно?
Кто послал к нам орков орды?
Кто коней у нас ворует?
С кем расплачиваться будем?
Руки по мечам тоскуют…
Что, без энтов мы – не люди?
Ща мы лестницы притащим,
Забуримся в гости к магу…
Мы отважны и бесстрашны!
Эльф, кончай свою бодягу!

Эомер (тряся
головой): Что? Опять?! Равняйсь! По коням!
Я домой хочу быстрее!
Где враги? Врагов догоним!
И дадим врагам по шее!!!
(очухиваясь)
Что случилось? Как-то странно…
Что за…
(оглядывается на Леголаса)
…шум здесь приключился?
То ли встал я нынче рано,
То ли вовсе не ложился…

Зеленые
Насаждения: (чарам не поддались, но с размера сбились; поют)
Белая береза, я тебя люблю!
Ну протяни мне ветку свою тон-ку-юу!
Без любви, без ласки пропада-аю я…
Белая береза-а-а-а-а! Ты-ы-ы-ы – любовь моя!

Грима: (поначалу про себя, потом вслух)
Мама, угадай, где я сижу!
Здесь вода, здесь энты… Нету сил!
Все свои усилья приложу,
Чтоб меня народ не позабыл!
Стены я в Ортханке расписал
Граффити: "Здесь, типа, Грима был!",
Чтобы Саруман не забывал,
Кто ему так преданно служил…
Под балконом голосит братва,
Надо им оставить сувенир…
Щас найду… Валары, голова…
Где ж этот дурацкий палантир?
(вниз)
Принимай посылку, бородатый,
И скажи деревьям: хватит мата!
(кидает палантир, целясь Гэндальфу в голову)

Гимли: Обещали ведь ведро водицы,
А кидаетесь цветочными горшками!
Значит, не желаете спуститься…
Ну, тогда поднимемся мы сами!
Что за безобразье?! Опа… Шарик!
А какой тяжелый… Эй, что с магом?!
Леголас! Бродяжник! Где фонарик?
Рохирримы! За аптечкой – ша-агом!
Как – фонарь зачем? Да он не дышит!
И в глазах, вестимо, потемнело!
Митрандир, очнись! Эхма, не слышит…
Ну, держись, урод! Рассвирепел я!

Гэндальф: Да ладно, я в порядке!
А может, не в порядке…
Короче, все как раньше,
Он не попал в меня!
Случайно я свалился
С ортханковых перилец,
А вы – фонарь зачем-то
Искать средь бела дня!
(Саруману)
Эй ты, белобородый!
Что ж, первое условье
Ты выполнил. Пять баллов
И с полки пирожок.
Теперь отдай мне посох
И можешь быть свободен,
Ну, в смысле, посиди здесь…
Эй, энты! На лужок!
Посторожите с годик
Вот этот элеватор,
Ну, в смысле, эту башню,
А лучше – пару лет!
Он будет не опасен,
Когда отдаст свой посох…
И ничего не бойтесь,
Здесь магов больше нет!

Саруман: На кой тебе мой посох, объясни!
Ты свой посеял где-нибудь на поле?
К добру чужому лапы не тяни,
А к моему добру – тем боле!!!
(вспоминает про свой волшебный голос)
Вам посох мой не нужен был вообще!
Вы по домам да-авно уже хотели.
(лихорадочно пытается придумать что-нибудь
одинаково заманчивое для всех)
Ну вспомните о женах! О борще!
О табунах! Любовницах! Постели!

Теоден (явно выработавший иммунитет):
Жена моя почила смертным сном,
А табуны все орки распугали!
Любовница… хм… стар я, и потом –
Не это мы с тобою обсуждали!
Постель и борщ… хм…
(приходя в себя)
Это ерунда!
Мы поедим борща на вашей тризне!
Я лично для того пришел сюда,
Чтобы лишить тебя и Гриму жизни!
Но Гэндальф, Гэндальф, старый гуманист,
Всего лишь заключить тебя желает!
Отдай же посох и не копошись,
А то я что-то выдержку теряю!

Гэндальф (делая повелительный жест рукой)
Иди сюда, голуба,
Тем лучше, чем быстрее,
Давай сюда бирюльку
И не противоречь!

Происходит недолгий поединок воль, в ходе которого посох плавно качается
то в сторону Гэндальфа, то обратно к Саруману. Наконец посоху надоедает
болтаться в воздухе, он переламывается пополам и падает вниз.

Ой! Что это? Сломался?
Ну надо ж, какой хрупкий!
Да, кстати, Вас обрадовать?
Вы потеряли речь!

Саруман шизеет и пытается что-то вякнуть. От общих нервов и
взвинченности единственное, что ему удается из себя выдавить – невнятное
кваканье.

Да нет, вы говорите,
Но только не волшебно,
Теперь вы не оратор,
А просто (подмигивая) старичок!
Ну ладно, всем приветы,
Нам всем пора обратно,
Пожалуй, кроме энтов,
Но с ними ты – молчок!
А то они ответят,
И как еще ответят!
Что мало не покажется
Ни Гриме, ни тебе.
Ну в общем, спите мирно,
Подлечивайте нервы
И больше не участвуйте
В предвыборной борьбе!
В сравненье с Сауроном
Ты мелкая букашка,
Ну а со мной в сравненье
Ты вообще микроб!
Запомни это крепко,
Не ввязывайся в свары,
А лучше закажи себе
Уютный модный гроб!
Я, может, и забуду
Все то, что ты творил здесь,
А эти – (показывая на энтов)
очень вряд ли,
А Саурон… хи-хи…
Ну, в общем, прохлаждайся,
Дыши целебной праной,
И – я тебе советую –
Замаливай грехи!

Гордо разворачивается, чтобы уйти; замечает сиротливо валяющийся
палантир и воровато прибирает его в складки плаща.

Зеленые
Насаждения: …так погребали они Сарумана навеки в Ортханке…

@настроение: Ниеннахнутое

@темы: ВК, Гарцующий пончик форева!, Юмор

---

Приветствие

Доброе утро, Sonya_malinovaya! Рада знакомству)

---

Я не могу, я устала, я больше не могу...
Я больше не могу делать немецкий! После второй страницы этого текста я уже существительные с предлогами путаю.
Раньше я любила немецкий. До того, как начала его учить.

@темы: К слову, с латынью было также.